Выставка, которой не было.
В 1929 г. Русский музей предложил Филонову устроить его персональную выставку. Этим занялись Н.Н. Пунин и его ассистент В.Н. Аникиева. Решено было представить работы художника с наибольшей полнотой. Сохранилось письмо Пунина О.К. Матюшиной: «Художественный отдел Гос. Русского музея, устраивая в скором времени выставку произведений художника П.Н. Филонова, обращается к Вам с просьбою не отказать в предоставлении во временное распоряжение отдела имеющихся у Вас произведений названного художника для помещения на упомянутой выставке».
Собранные работы Филонова получили высокую оценку у ведущих сотрудников музея. Служитель музея Федоров «рассказывал, что собрались Пунин, Сычев, Нерадовский и еще кто-то, и когда смотрели картины Филонова, находящиеся у них, Нерадовский заметил: «Такие вещи может нарисовать только великий человек».
В залах музея была подготовлена большая экспозиция произведений Филонова. Аникиева написала серьезную статью, составила каталог, пользуясь указаниями самого художника. До сих пор эта подготовленная к печати работа (она сохранилась лишь в гранках) имеет значение единственного точного документа. Филонов высоко ценил работу Аникиевой. Когда издательство «Academia» собралось выпустить о нем монографию, художник рекомендовал Аникиеву в качестве автора: «Я тотчас же сказал, что лучшего человека, чем В.Н. Аникиева, автора статьи для моего первого каталога, указать не могу».
Предисловие к каталогу было кратким, но глубоким исследовательским очерком, в котором впервые были отмечены важные особенности творчества Филонова. Аникиева указала, что оно вне русла французской традиции в сравнении с другими явлениями русского авангарда. Удачно сформулировала принципиальное отличие аналитического метода от экспрессионизма: «Если для экспрессионизма характерен произвол субъекта, то Филонов как мастер-исследователь хочет, идя путем анализа, быть изобретателем только средств выражения». Первой из исследователей Аникиева увидела глубинную родственность Филонова и Хлебникова, отметила важность филоновских положений о «видящем глазе» и «знающем глазе».
Но сразу появились препятствия — и экспозиция, и каталог были встречены в штыки. Началась борьба за и против открытия выставки, тянувшаяся почти два года. Состоявшаяся музейная конференция приняла постановление, сузившее работу музеев до задач только политико-просветительных.
Каталог выставки перепечатали, из него «вынули» вступление В.Н. Аникиевой, заменив его статьей С.К. Исакова, ставящей под сомнение ценность творчества Филонова. Художник назвал ее «клеветнической» и «безграмотной».
Новый директор Русского музея И.А.Острецов (а они менялись довольно часто), враг филоновской выставки, сообщал в Главнауку в специальной записке: «Выставка работ П.Н.Филонова намечалась первоначально на весну 1929 г., из-за разного рода затруднений открытие ее перенесено было на осень. Однако и в этом сезоне не удалось открыть выставку в первые осенние месяцы. Тем временем состоялась музейная конференция, вынесшая постановление о переводе всей работы музеев на полит.-просветительные рельсы. В связи с этим, когда встал вопрос о намечавшемся открытии выставки Филонова, Политпросвет запротестовал, находя, что творчество Филонова по характеру своему ни в коем случае не может быть отнесено к категории положительных художественных явлений. Исходя, с одной стороны, из факта такого заключения Политпросвета, а с другой, учитывая известное обязательство перед художником, правление решило сделать предварительный общественный просмотр выставки. Участники просмотра высказались за открытие. Но Политпросвет остался при своем мнении. Тогда правление постановило выставку открыть, но дать ей четко выраженную оценку в специальной брошюрке. Составить эту брошюрку поручено было С.К. Исакову, а печатание брошюры, написанной ранее сотрудницей В.Н. Аникиевой, было отменено.
Ознакомившись с брошюрой С.К. Исакова, П.Н. Филонов запротестовал против данного в ней освещения его творчества и поставил ультиматум: или печатается брошюра Аникиевой, а исаковская отменяется, или он, Филонов, берет обратно свои работы. Попытка директора музея П.И. Воробъева объяснить П.Н. Филонову недопустимость такого рода постановки вопроса ни к чему определенному не привела.
В итоге положение сейчас такое: музей готов открыть выставку Филонова, сопроводив ее брошюрой Исакова. Филонов настаивает на замене брошюры Исакова брошюрой Аникиевой.
Нужно отметить, что брошюра Исакова уже напечатана и Государственный Русский музей, вообще говоря, не может лишить себя права на выпуск своих изданий.
Государственный Русский музей настоящим просит разрешить изложенный вопрос».
Противники выставки стремились опереться на мнение рабочих, которых приглашали на закрытые обсуждения экспозиции. Один из таких просмотров состоялся 30 декабря 1929 г. в помещении перед залами выставки, Е.А. Серебрякова, жена художника, записала в своем дневнике: «Когда в 7 ч. пришли Филонов, его сестры и Глебов, то они, раздевши верхнее платье, направились в залы; служащий попросил их в соседнюю комнату. Там за большим овальным столом, покрытым красным сукном, сидели и стояли приглашенные (точно судьи, как сказал мне П.Н.), а Исаков кончал свое обращение: „Искусство Филонова нездоровое и массам ненужное, хотя сам он большой художник и чистый человек, на нем ни одного пятнышка не имеется“. После этого публику попросили смотреть картины. Дали для этого минут 20 времени. Некоторые еще оставались в залах, но Исаков торопил их идти на заседание. Видя, что некоторые остаются, он сказал служителю потушить свет <...> Просили высказаться Филонова. Он отказался. Купцов, обратившись к Исакову, сказал: „Вам попомнится ваше отношение к Филонову. Вы сами не понимаете его картин, и люди, объясняющие их, не понимают“».
Обсуждение вел Исаков, Филонов сидел в президиуме, среди присутствующих был Пунин, которому, как вспоминали ученики художника, было явно не по себе.
Во вступительном слове Исаков сказал, что по вопросу, открывать выставку или нет, решили «обратиться к рабочему зрителю с целью вынести вопрос на суд общественности». Но здесь-то и произошла осечка: все выступившие рабочие были за открытие выставки. Вот два отзыва:
«Тов. Волынский (Лесозавод). Я слышал сейчас из уст рабочих: Кто был на Германской войне, тот поймет картину Филонова „Германская война“. К картинам надо подойти и постараться понять. Выставке надо содействовать»
«Тов. Рыбаков (завод им. Козицкого). Как новое искание выставку надо приветствовать. Не надо смущаться тем, что непонятно. Раньше ходили в Зоологический сад, а теперь рабочих водят на выставки заграничного оборудования, рабочего изобретательства, в лабораторию акад. Иоффе и др., где тоже многое непонятно. Пусть рабочие видят, что наука идет вперед. Только тот ничего не поймет, кто ничего не хочет».
Но Исаков не сдавался: «После последнего просмотра, где все же вопрос о выставке остался открытым, он собрал несколько партийцев, составили резолюцию, доказывающую, что искусство Филонова контрреволюционное».
Присутствовавшая на просмотре Т.Н. Глебова писала: «Помню собрание на выставке Филонова <...> Впечатление тяжелого насилия. Особенно отвратительно выступление Исакова. Он пошел даже на явную ложь, сказав, что у музея нет денег на устройство выставки Филонова, — а выставка уже висит! И деньги на нее уже истрачены, о чем с возмущением прошептал сидевший рядом со мной Н.Н. Пунин».
Подводя итоги, ленинградская «Красная газета» отмечала, что все рабочие выступили за открытие, «против высказался.. Русский музей».
В этой истории мы сталкиваемся со спекулятивными и демагогическими апелляциями к рабочему классу как к оконзательной инстанции в вопросах искусства. Духовно независимый человек, Филонов безропотно ожидал решения рабочего «референдума», хотя, мы знаем, во всех других случаях он был фанатично убежден в своей правоте. Рабочие одобрили выставку, но с ними не посчитались. Экспозиция так и не была открыта.
Вопрос о художественном явлении был переведен в чисто идеологическую плоскость. Филонов писал: «На вопрос, предложенный заместителю директора товарищу Ивасенко, упорнейшему врагу выставки: „Почему выставка до сих пор не открыта?“ — он ответил: „По моей вине — я разъяснил партийным кругам, что искусство Филонова отрицательное явление, что оно непонятно. Я поднял против него советскую общественность. Я боролся с Москвою, требовавшей открытия выставки, и пока я здесь — она не будет открыта. Его искусство — контрреволюционно“». Наконец 9 октября 1930 г. в Русский музей: была доставлена записка на бланке Управления уполномоченного Наркомпроса, в которой значилось: «На основании распоряжения зав. сектором вузов и научных учреждений предлагается Вам намеченную к открытию выставку худ. Филонова. не открывать для обозрения, а свернуть».
Выставка великого мастера состоялась в Русском музее только в 1988 г., спустя почти шесть десятилетий.
Евгений Федорович Ковтун, искусствовед, исследователь творчества П. Н. Филонова.
Павел Филонов. Дневник. СПб, 2000.
